Гори – и не сгорай. Рассказы о первой любви - Вадим Слуцкий

Гори – и не сгорай

Рассказы о первой любви

Вадим Слуцкий

© Вадим Слуцкий, 2017

ISBN 978-5-4485-2727-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Первая любовь

– Слышь, Красавина, дай линейку!

Степа Угольков, маленький тощенький разлохмаченный мальчишка, повернулся и ожидающе посмотрел на Алину Красавину. Она загадочно улыбалась, глядя на него. И ничего не отвечала.

– Красавина, слышь, чего говорю: дай линейку! – повторил он, но

как-то менее уверенно.

Она по-прежнему улыбалась улыбкой Джоконды.

Степа перестал видеть ее лицо: вместо него было какое-то сияние. Что за мура? Сколько раз он просил у этой девчонки линейку. Не будешь же каждый день все в школу таскать: учебники, тетрадки, линейки, ручки, карандаши, точилки, резинки. А у нее всегда все есть. И сидит удобно: прямо за спиной. Девчонка как девчонка, как все девчонки. Ну, учится клево.

Он смущенно опустил глаза. Заметил под тетрадкой линейку, схватил ее, развернулся назад, к своей парте, хотел было провести поля. Ольга Александровна всегда ругается: «Почему у тебя вечно тетради без полей?!» Но перед глазами стояло ЕЕ лицо, таинственное, прекрасное, сияющее. Такое далекое и недоступное. И куда-то зовущее. И почему-то неудержимо притягивающее, как магнит.

Он снова быстро повернулся, мельком взглянул на БОЖЕСТВО, бросил на парту линейку, для чего-то схватил ее ручку, опять резко развернулся назад.

Ольга Александровна в это время говорила:

– Согласные звуки Ч и Щ в русском языке всегда мягкие… Что это значит? В слове «чаща» мы пишем после Ч и Щ букву «а», а не «я». Но все равно слышится «чящя». Почему? Потому что Ч и Щ мягкие. Даже если их не смягчать, они все равно слышатся

мягко… Алина, ты что хотела спросить?

Алина уже с минуту держала поднятую руку.

Оль-Санна, а Угольков у меня ручку забрал!

Учительница тяжко вздохнула.

А тебе сейчас ручка зачем? Мы же ничего не пишем…

А пусть он отдаст!

Степа, верни ей ручку.

Степа быстро, не глядя, бросил ручку назад. Она упала на пол.

– Оль-Санна, а он на пол бросил. Скажите ему, пусть подымет.

Ольга Александровна с искренним недоумением воззрилась на своего ученика:

– Да что с тобой сегодня? Ты никогда так себя не вел. Подними сейчас же ручку! Ну, я кому говорю…

Степа молчал, глядя в сторону. Наконец, Алина сама величественно встала, медленно подняла ручку и, гордо улыбаясь, уселась на место.

Ольга Александровна снова взялась было за всегда твердые и всегда мягкие шипящие звуки и буквы, но через минуту послышалось:

Оль-Санна, а скажите Уголькову: пусть он отвернется!

Еще через полминуты:

Оль-Санна, а скажите Степе: он у меня зеркальце забрал!

И наконец:

А Угольков за волосы дергается!

Тут Ольга Александровна прямо остолбенела.

– Боже мой, Степа! Да что это с тобой?!. Ты не заболел?

У НЕЕ глаза бирюзового цвета. А иногда они кажутся зелеными, как крыжовник. У кого еще такие глаза? А ресницы У НЕЁ длинные-длинные, и они взмахивают, как крылья бабочки. Разве у людей бывают такие ресницы? Маленькие ушки, как раковинки. И в ушках – крошечные блестящие сережки. Как звездочки. А когда ОНА улыбается, то на щеках у нее ямочки.

Этого всего он раньше не замечал… Ну и что такого? Просто глупая девчонка… Нет, она не глупая, она хорошо учится. Вся в пятерках. Ну и что? А мне-то какое дело? Плевать на эту девчонку! Да и на всех девчонок!

А все-таки не мешало бы ее проучить. Чего она ябедничает? И тогда можно будет ее снова увидеть! Идти за ней! Смотреть на нее!.. Да нет, чего на нее смотреть? Сто раз видели. Просто надо с ней рассчитаться!

Диман!.. А, Димка?

Ну?

Подкараулим сегодня девчонок?

Это каких?

Ну тех… Которые за задней партой…

Красавину, что ли? На кой она тебе? Еще нажалуется…

Боишься?

Чего боюсь?!

Мы их листьями засыпем… Там, знаешь, какая куча!

Димка почесал ручкой в затылке.

Ну, давай… Все равно не фиг делать до вечера…

Прошли две недели. До начала уроков, в классе, Ольга Александровна спрашивала девочек:

– Ну, как вчера? Опять воевали?

Ой, Оль-Саниа, вы не представляете! Они шишек набрали и в нее стали кидаться. Прямо целый воз шишек… Целый день, наверно, собирали…

Ну, а вы?

А мы подбирали с земли и в них бросали…

И кто кого?

Мы их! Они еще как от нас убегали!

Вы что же, все там были?

Все-все! Мы теперь Алину всем классом домой провожаем!

О, Господи, царица небесная! – вырвалось у Ольги Александровны.

После уроков Ольга Александровна зашла к «англичанке» Сусанне Ричардовне, невероятно высокой и невероятно худой, похожей на червяка в очках.

– Как у вас Угольков?

Сусанна Ричардовна отшатнулась, будто на нее пистолет наставили, приложила ладони к вискам:

Это какой-то кошмар!!

А что, Алина Красавина в вашей группе?

Увы!

А вы ей не предлагали перейти в другую группу?

Еще бы! Сто раз!

И что?

Не хочет!

Да вы что, неужели не хочет?

Ни в какую. Она еще упрямее, чем он… Аж зафыркала, когда я ей сказала, – как кошка прямо!

Учительницы задумались. Лица у обеих становились все суровее, все решительнее. Наконец, Ольга Александровна произнесла:

Значит, будем принимать меры!

И, пожалуйста, поскорее: просто уже нет сил терпеть!

Зима. Все в снегу. Посмотришь на небо – и кажется, что и оно засыпано белой крупой. От снега в школе как-то особенно светло, и учителя почти не включают свет.

После уроков в коридоре первого этажа на одной из дверей появилась грозная бумажка: «Тихо! Идет товарищеский суд!» Из-за двери иногда слышался грозный шум, а иногда стихало и звучал только один звенящий голос.

Потом дверь открылась. Вышли директор, три завуча. Потом несколько пап и мам. За ними показались бледные родители Степы и, наконец, он сам, нахохленный, возбужденный, красный, как рак, и одновременно унылый.

Последней вышла Ольга Александровна. Закрыла дверь, повернулась к Степе:

Ну, теперь ты все понял? Надеюсь, что понял…

Она потрепала его по голове.

Иди домой. И больше так никогда не делай!

Еще через два часа Степа одиноко стоял во дворе школы. Рядом с ним на скамейке – с десяток заготовленных снежков. Он ждал: у Алины был танцевальный кружок. Прихлопывал ладонями без перчаток, топал ногами. Но с места не двигался.

Ждать на этот раз пришлось недолго: всего час. В вестибюле школы зажегся свет: из этого света вышли Алина и Ира, ее подруга. Но он не видел Иру, он видел только ЕЕ.

Она сделала вид, что не замечает ЕГО. Когда они прошли мимо, он, не помня себя от радости, прицелился и запустил ей вслед снежком. Он бросал снежки лучше всех в классе, но на этот раз рука его дрогнула: комок снега, вместо того, чтобы попасть ей в спину, угодил пониже.

Степа испугался: вдруг она рассердится! Но она величественно обернулась и тоном злой старушки из очереди прошипела:

– Угольков! Я завтра все твоей маме расскажу!

Вздернула нос и пошла дальше.

Она уходила. Он смотрел ей вслед, раскрыв рот и глаза, будто видел какое-то чудо. А она улыбалась. Оба были на седьмом небе от счастья.

Прошло сорок лет.

У Степана Евгеньевича были неприятности. Болела печень. Пришлось уйти на другую работу, потеряв в зарплате. Жизнь не складывалась. А ему уже пятьдесят!

Как-то он случайно оказался возле своей старой школы: просто проезжал мимо. Вышел из машины. Зашел во двор.

Как странно: все по-прежнему. Будто не было всех этих лет. И даже скамейка. И сугробы под окнами, как раньше.

Вот здесь он всегда встречал эту девочку, Алину.

Степан Евгеньевич вспомнил, как запустил в нее снежком, попал в мягкое место и испугался. Улыбаясь, сел на скамейку, посидел, встал.

Нет, все-таки хорошо жить на свете! Он засмеялся сам над собой, потом вздохнул и тихо счастливо улыбнулся.

И весь этот день у него на душе было легко, радостно и спокойно.

Дерьмовочка

В детстве я дружил с девочкой по имени Таня. Вернее, не дружил, а был в нее чуть-чуть влюблен. То есть, если честно, не чуть-чуть, а даже очень сильно. У нас это называлось «втюриться».

Было мне 9 лет. И ей тоже. Мы учились в одном классе. И жили в одном дворе.

Таня была светленькая-светленькая: волосы белые, как тополиный пух. Она всегда бегала вприпрыжку, легко и воздушно, будто сейчас взлетит. И всегда улыбалась. Во дворе, в школе – постоянно с улыбкой.

А я был очень вдумчивый углубленный в себя философ-пессимист. И мне казалась эта девочка каким-то чудом. Всегда улыбается! Всегда в хорошем настроении. Такая хорошенькая, розовая, легкая, светлая – как солнечный лучик.

Влюбленность всегда начинается с разглядывания. Если я видел Таню во дворе, то уже не мог оторвать глаз. Сижу за столом, уроки не сделаны, а я не могу ни на чем сосредоточиться, потому в окно виден весь наш двор, а по двору летает, как пушинка, Таня. Что в ней было такого особенного, я и сейчас не знаю, но делать я ничего уже не мог: все смотрел и смотрел – буквально часами.